Чтобы понять эту очень существенную сторону древнерусского зодчества, необходимо отказаться от господства математического, количественного начала, которым проникнуто мировоззрение нашего времени, и представить себе внешний мир переработанным народной фантазией. Нужно на время отказаться от привычного для нас трезвого отношения к окружающим предметам и образам природы и насытить действительный мир всем тем, что может породить наше воображение, склонное оживлять то, что мы видим вокруг себя, и дополнять предметы тем, что не содержится в них на самом деле.
Попытавшись сделать это, мы получим доступ к пониманию одной из самых существенных сторон архитектурного образа Покровского собора и мы займем такую точку зрения на внешний мир, которая устранит препятствия, преграждающие современному человеку путь для более адекватного понимания архитектуры самого замечательного древнерусского здания. После такой перестройки нашего мировосприятия нам предстоит прочитать то, что действительно содержится в архитектурных формах Покровского собора и что объективно составляет одну из сторон содержания его архитектурного образа. В настоящей главе читатель найдет не субъективное фантазирование на тему о Покровском соборе, подобно тому, как фантазия человека возбуждается движением облаков и он начинает видеть в них свои собственные образы. Перед нами стоит строго научная задача: понять и определить образы, порожденные воображением строителей Покровского собора, фантазией русского народа в XVI веке, образы, получившие свое воплощение и запечатленные в архитектурных формах Покровского собора.
В древних храмах русского Севера XVII-XVIII веков народная фантазия создала удивительно многогранные образы, увлекательные, разнообразные, неожиданные и вместе с тем поднятые до высоты эпического спокойствия. Если подходить к этим постройкам с ограниченным мерилом ренессансных ордеров, ренессансных архитектурных форм и композиционных приемов, понять их невозможно.
В мастерах, создавших древнерусские северные деревянные церкви, было нечто непосредственное, детское, сохраненное до зрелого возраста и органически сочетавшееся с развитым мировоззрением сложившегося человека. Эта замечательная непосредственность заключается в отношении к внешнему миру, в органическом единстве человека и природы, личности и космоса, внутреннего и внешнего, субъективной деятельности творческой фантазии и реальных окружающих предметов, на которые глаза наших предков были широко открыты. Вместе с тем субъективизм, о котором идет речь, глубоко отличен от индивидуалистического субъективизма человека, воспитанного в буржуазном обществе XIX века, не говоря уже о XX веке, тем, что это - эпический субъективизм народного творчества, для которого в первую очередь типичен коллективный характер, придающий ему, как ни противоречиво это звучит, объективность. «Непостижимо для нас, древняя душа ощущает как единое и цельное все то, что мы сознаем как различное и враждебное друг другу» (4, т. 1, с. 82).
Возьмем для примера шатровые церкви в Панилове и в Белой Слуде. Если усматривать в их наружном объеме только прекрасные сочетания восьмигранника, конуса и т.д., это будет означать очень одностороннее восприятие их архитектуры. Каждая из этих церквей изображает, кроме того, порожденное народной фантазией сказочное существо, отчасти человекоподобное, которое изобразить нельзя никакими другими средствами, как только средствами архитектуры. Его нельзя ни нарисовать, ни вылепить, ни тем более невозможно его описать на словах. Общее сближение деревянного зодчества русского Севера с народными русскими сказками и былинами широко распространено, оно стало обычным. Однако необходимо более точно и детально разработать это сравнение, что является темой особого исследования, очень трудного и вместе с тем очень нужного. В настоящей работе я попытаюсь только сделать известные сопоставления древнерусского зодчества с произведениями русской народной словесности, чтобы более отчетливо очертить некоторые стороны архитектурной композиции Покровского собора.
Человекоподобие главной части церквей в Панилове и Белой Слуде (а также и других шатровых церквей, например Выйского погоста или села Вершины) обусловлено главным образом сходством шатра с шапкой. В церквах в Панилове и Белой Слуде различно как соотношение высоты шатра и его ширины, так и отношение высоты восьмигранника к высоте шатра. В Панилове шатер - низкий и приземистый, в Белой Слуде - высокий и стройный. Характерно, что в связи с этим главка в Панилове выглядит более массивной, в то время как в Белой Слуде она миниатюрная. В Панилове более высокая восьмигранная часть преобладает над шатром, в Белой Слуде высокий шатер господствует над восьмигранной частью. Церковь в Панилове, а также церковь в Белой Слуде похожи снаружи на фигуру фантастического сказочного богатыря с нахлобученной на голову огромной шапкой-шатром. Только церковь в Панилове изображает богатыря крепкого, коренастого, теснее связанного с землей, более низкорослого, мускулистого и сильного, а церковь в Белой Слуде - богатыря более стройного, юного и красивого, более изящного и поэтического.
Привлеченный выше факт отождествления в народном сознании церковного здания и святого, которому данная церковь посвящена, помогает представить себе, как само здание храма могло изображать человекоподобное существо. При этом христианские представления проникались пережитками народной фантазии, коренящимися в седой старине.
В народном сознании человекоподобие приобретают сами образы природы.
Вот, например, фантастическая картина леса в народном заговоре, чтобы не заблудиться в лесу:
«... что не дуб стоит,
[царь] Змиулан сидит.
Что не ветер шумит,
Змиулан говорит...»
[царь] Змиулан сидит.
Что не ветер шумит,
Змиулан говорит...»
В русских народных песнях и пословицах дуб символически изображает мужчину. «Держись за дубок: дубок в землю глубок» (1,с.90), дуб - «могучий» (1,с.90). То, что создало мир, должно было отличаться могуществом. Отсюда дуб - всемирное космическое дерево.
Дуб играл существенную роль в русском языческом культе. В христианское время на место дуба ставится человек. В русской народной песне поется:
«Как на горочке (!) дубчики стоят,
Как на дубчиках голубчики сидят».
Как на дубчиках голубчики сидят».
А в другой -
«На часовенке два голубя сидят,
Между собой разговаривают,
Добра молодца выхваливают».
Между собой разговаривают,
Добра молодца выхваливают».
Дуб здесь свободно переходит в часовню. Голубь - символ любви. Могущество (дуб) и любовь (голубь) создают весь мир, все существующее. С древнейших времен велось на Руси венчание вокруг дуба, с чем связано представление о верховном существе, поддержка которого необходима в новом брачном союзе. Вместе с тем церковное здание, наследник часовни и дуба - сказочная калика - богатырь:
«Ай с-под ельничку с-под березничку,
Из-под часта молодого орешничку,
Выходила калика перехожая,
Перехожая калика переезжая.
У калики костыль дорог рыбий зуб,
Дорог рыбей зуб да в девяносто пуд.
О костыль калика подпирается,
Высоко калика поднимается,
Как повыше лесу да стоячаго,
А пониже облачка ходячаго...».
Из-под часта молодого орешничку,
Выходила калика перехожая,
Перехожая калика переезжая.
У калики костыль дорог рыбий зуб,
Дорог рыбей зуб да в девяносто пуд.
О костыль калика подпирается,
Высоко калика поднимается,
Как повыше лесу да стоячаго,
А пониже облачка ходячаго...».
Сопоставим с этим обращение жены к дубу в сказке «Вещий дуб»: «Дуб дубовистый, дедушка речистый! Как мне быть? Не хочу старого любить, хочу мужа ослепить, научи, чем полечить!» (9, с. 160). В этих словах еще живо звучит языческая молитва - заклятие женщины, желающей извести нелюбимого. Сказочные чудовища описываются обычно только в общих чертах, сказка не представляет себе ясно их наружности. Они в сказке играют роль помощников, товарищей, часто - спасителей (9, с. 172). По своей природе они разнообразны и обнимают собой самые различные стороны русской природы. Они не получили полного олицетворения, сохранив имена, указывающие на их стихийное происхождение. Это - Вихри, Громы, Грады, Верто дубы (!), Вертогоры, Морозки, Бури, Зорьки, Вечорки, Горыни и Дубыни (!). Они в сказке всегда наделены громадным ростом и сверхъестественной силой. Характерна древняя русская сказка о том, как побежденные волшебной силой богатыри в испуге побежали в каменные горы, в темные пещеры и вдруг окаменели. Горы и скалы - это остатки первобытных народов и сверхъестественных существ (6, с. 28).
Наглядное представление о народном восприятии архитектуры дает, например, былина о Соловье Будимировиче:
«По морю морю морю синему,
По тому по морю по Верейскому,
По тому по морю по Дунайскому,
Из-за того ли острова Кодольского,
Бежит побежит тридцать кораблей.
Один корабль наперед бежит,
Нос корма по звериному,
Бока-ты у него по туриному,
И хобот-ты мече по змеиному,
И мест очей было вставлено По дорогому камню самоцветному,
И место бров было кладено По дорогому соболю заморьскому,
Место хвоста было повешено По дорогой лисици заморъскии.
Осередь корабли стоит три терема,
Три терема златоверхиих:
В первом тереме стунчит-бунчит,
В другом терему шепотком говорят,
В третьем терему скачут и пляшут и песни поют».
По тому по морю по Верейскому,
По тому по морю по Дунайскому,
Из-за того ли острова Кодольского,
Бежит побежит тридцать кораблей.
Один корабль наперед бежит,
Нос корма по звериному,
Бока-ты у него по туриному,
И хобот-ты мече по змеиному,
И мест очей было вставлено По дорогому камню самоцветному,
И место бров было кладено По дорогому соболю заморьскому,
Место хвоста было повешено По дорогой лисици заморъскии.
Осередь корабли стоит три терема,
Три терема златоверхиих:
В первом тереме стунчит-бунчит,
В другом терему шепотком говорят,
В третьем терему скачут и пляшут и песни поют».
Формы здания, как и формы корабля, наделяются народной фантазией сходством со сказочными чудовищами. В этих фантастических образах большую роль играют красивые сочетания различных материалов, разнообразных фактур, а также вкрапленные в композицию драгоценные камни.
Наряду с этим существенную роль в народных представлениях об архитектуре играет наделение построек внутренними силами, что порождает подчас насыщенные пафосом динамические образы. Движение внутренних сил архитектурных форм, согласно русскому народному мировоззрению, легко может перейти в образ внутреннего роста, когда здание становится похожим на растение или дерево, фантастические по характеру своих форм. В народном стихе об Егории Храбром дается такая картина леса:
«...леса со лесами совивалися,
Ветья по земле растлалися».
Ветья по земле растлалися».
С этим следует сопоставить интерпретацию архитектуры в старине о Соловье Будимировиче:
«Было сделано три терема златоверхие,
Вершечки с вершечками свивалися,
Потоки с потоками сросталися (поток-кнес)
Рассажены были сады да зеленые,
Цвели да цвели все цветы лазуревы Подведена вся усадьба красоватая».
Вершечки с вершечками свивалися,
Потоки с потоками сросталися (поток-кнес)
Рассажены были сады да зеленые,
Цвели да цвели все цветы лазуревы Подведена вся усадьба красоватая».
Образы зданий в этой старине отличаются ярко выраженной динамичностью: на глазах у читателя различные кровли, эта наиболее живописная часть древнерусского дворца и жилища, устремляются друг к другу, друг с другом свиваются и срастаются. Об этом говорится буквально в тех же выражениях, в тех же поэтических образах, что и о деревьях леса.
Уподобление здания дереву очень характерно для народного творчества. Вот, например, подходящее место из «Повести града Иерусалима». Царь Волот Волотович рассказывает сон: «С тое страны восточныя восходит лучя солнца краснаго, осветила всю землю светорусскую, а с другую сторону вырастало древо кипарис, серебряное корение, и ветви у дерева все золото бумажное...» (6, с. 461-462). Царь Давид (! ср. владимиро-суздальские наружные скульптурные композиции, в особенности в церкви на Нерли и в Димитровском соборе во Владимире) объясняет этот сон следующим образом: «А что с тое страны восточным восходит лучь солнца краснаго, осветил всю землю светорусскую, то будет на Руси град Иеруса лим началный; и в том граде будет соборная и апостольская церковь Софии премудрости божией о семидесяти верхах, сирень святая святых. А что у древа ветвие золотое, то будет паникадилы поставлены, а ветвие бумажные, то свещи на паникадилах поставлены будут пречюдным образом» (6, с. 461-462). Соборная церковь принимает вид чудесного дерева с золотыми ветвями, причем промежуточными связующими звеньями между ними выбраны образы паникадила со множеством свечей и многоглавого храма (церковь о семидесяти верхах). Внешнее родство паникадила с деревом и многоглавой церковью очень велико. Приведенное произведение народного творчества подтверждает правильность сопоставления: барабан главы и луковичный купол - со свечой и ее пламенем. Паникадило, как дерево, распускает во все стороны свои ветви. При этом вспоминаются пышные паникадила XVII века с их пирамидальными общими очертаниями, напоминающие облик дерева или силуэт многоглавого храма.
Приведенная выдержка из «Повести града Иерусалима» имеет меньше отношения к шатровым храмам типа церквей в Панилове и Белой Слуде. Все же и наружные очертания последних имеют некоторое сходство с деревом. Распространенным является сравнение шатра с елью, заключающее в себе долю истины. Сходство наружных очертаний шатра с елью является одной из причин органического сочетания шатровых храмов с окружающей их русской природой.
Рассказ «Повести града Иерусалима» гораздо живее вызывает в памяти облик наиболее ярко выраженной русской многоглавой деревянной церкви - Преображенского храма Кижского погоста. В противоположность к архаически простым церквам в Панилове и Белой Слуде, церковь Кижского погоста представляет собой другой полюс русского деревянного зодчества - церковное здание максимально усложненной формы. Сближение образов фантастического дерева, паникадила и многоглавого храма, которое находим в произведениях народной словесности, раскрывает очень существенную сторону архитектурного образа Преображенской церкви Кижского погоста, которую невозможно не сравнить со сказочным деревом.
Дорогие материалы - золото, серебро, драгоценные камни -постоянно фигурируют в описаниях зданий и бытовой обстановки, в которых протекает действие в произведениях народной словесности. Эти материалы или имитацию их мы находим и в древнерусском зодчестве. Однако художественный эффект всегда ценится выше, чем стоимость материала. Интерес к драгоценным камням наблюдается в XV-XVII веках также и в высших слоях русского общества. Известно, например, что ИванШ всюду, где только мог, и в частности на Востоке, скупал драгоценные камни и оставил огромное количество их своим наследникам. Любовь к драгоценным камням отразилась также и на архитектуре Покровского собора, в котором изразцовые вставки шатра подражают драгоценным камням, широко применявшимся для украшения различных предметов в русском прикладном искусстве XVI века. Действительное отношение русского народа к художественным ценностям драгоценных материалов нашло себе яркое выражение в былине о Соловье Будимировиче:
«Приезжал Соловей сын Будимирович
А ко славному городу ко Киеву.
А сходенки метал он дорог рыбей зуб,
Выходил, выступал он на крут бережок,
А со своей дружиной со хороброю,
Чашу насыпал он красна золота,
А другу насыпал он чиста серебра,
Третью насыпал он скатняго жемчуга,
А в четвертых берет он камочку (от камка - Н. Б.) крущатую,
Крущатую камочку двоеличную.
А ничем эта камка была не дорога,
А не красным она да была золотом,
А не чистым она да была серебром,
А дорога камка была крущатая,
А тыма ли цветами заморскима».
А ко славному городу ко Киеву.
А сходенки метал он дорог рыбей зуб,
Выходил, выступал он на крут бережок,
А со своей дружиной со хороброю,
Чашу насыпал он красна золота,
А другу насыпал он чиста серебра,
Третью насыпал он скатняго жемчуга,
А в четвертых берет он камочку (от камка - Н. Б.) крущатую,
Крущатую камочку двоеличную.
А ничем эта камка была не дорога,
А не красным она да была золотом,
А не чистым она да была серебром,
А дорога камка была крущатая,
А тыма ли цветами заморскима».
Сочетание дорогого рыбьего зуба и красна золота, чиста серебра и скатного жемчуга в драгоценных чашах - какое прекрасное сочетание! Но еще лучше - цветы заморские на камке.
Свободная фантастичность образов является отличительной чертой всей древнерусской архитектуры. Это связано с народным характером последней. В основе лежит народный характер всей древнерусской культуры. Образованный человек XVI века сохранял в себе живое чувство связи с народными массами, непосредственное и цельное отношение к окружающему, детское, донесенное до зрелого возраста. Народная основа всей древнерусской культуры оплодотворяла ее юным творческим отношением к миру, жизни и деятельности людей того времени.